Дядька мой Тимофей Сысоич еще до революции уехал из России в Сибирь и осел между Иркутском и золотой Леной, в городе Качуге. Испокон веку шли че- рез Качуг старатели на Лену и Витим. Строили кар-базы в Качуге и спускались по Лене до приисков. И воз-вращались санным путем через Качуг. И как возвращались! По заверениям дядьки, что высказывал он в письмах,-швыряли червонцами, ску-пали гармошки, шелковые шаровары, шевровые сапоги! Соблазняли манек, парашек и укатывали дальше на тройках с бубенцами. "Приезжайте в Сибирь,-писал Тимофей Сысоич на-шим навлинским,-не пожалеете". Ну, я и поехал в заманчивую даль. И добрался-таки до этого самого Качуга. Разыскал дядьку. А он будто бы только и ждал меня. Сразу в тайгу потащил меня на лесозаготовку. Валили мы сосенки для карбазов, зимой перевозили санями на береги сколачивали нехитрые лен-ские посудины. Работа эта единственное дала мне-с тайгой подружиться. А в остальном-до сих пор вспо-минать тошно. Тимофей Сысоич по молодости сам пробовал золо-тишко мыть, да кишка тонка оказалась: не вынес бро-дяжьей жизни. По нраву пришлось другое-обслужи-вать старательскую артель. И начал клепать он кар-базы в Качуге да продавать их ватажкам. Чуть утро забрезжит, бывало, а дядя уже на ногах. - Афоня, пора!.. - Да гвоздя еще не видно, дядь. - А Ерема вон уже стучит с сынами... - Они вчера отдыхали! - Наше другое правило: кто успел-тот два съел! Так и не отступится, пока не поднимет меня. Сам как заводной работал и меня замотал. Деньги зашибал он хорошие на этих карбазах, и я у него вроде работ-ника стал. И понял я тут, что такое подневольный труд на частника-мелкоту. За все должен был отдуваться: ни дня, ни ночи отдыху. Ногти на пальцах посбивал молотком, согбенность приобрел стариковскую и жела-ние-упасть на стружку и навсегда заснуть! Вознена-видел такую рабочую долю. Мимо ватаги копачей-ста-рателей, проходят, пусть рваные и голодные, да глаза по-орлиному светятся. Ты же, как раб, стучи целый день молотком или топором за чашку пельменей, ночлег да рублевку жманую. А поспал мертвецким сном, наутро опять за тот же молоток. o Погорбатился я так и решил: "Нет, это не для меня... Уходить надо, пока нет оков никаких!" И уговорил я дядю насчет старания. Чтобы отпустил он меня попы-тать счастья в витимских гольцах с артелью Мильки Корявого. Пообещал вдвойне выплатить за приют, совет и неустойку. - Рискуй, Афанасий,-благословил меня дядя на прощание,- ищи фарт... Авось, пользы в дом принесешь поболе. Перекрестил он меня на берегу возле начатой посу-дины и толкнул в артельный карбаз. - Эх, прощай, Русь!-загалдели копачи.-До сви-дания, жилуха. Отошел бережок от кормы. Закачались бревна ост-руганные, доски, чан со смолой. У дяди борода, как в смоле выкатанная, блестит на солнце, на Голове такие же волосы, точно провод, жесткие. Из этого мужика слезы не выбьешь даже по племяннику. "А чего ему слезы лить?- решил я.- Не на каторгу отправил, на удачу! Думает грабануть племяша покреп-че, если выпадет фарт, а вернется без золотишка- работник будет ниже травы, тише воды". И я тут не-заметно дулю дядьке показал: "Вот тебе, куркулище, процент с меня! Мне только крылья поотрастить, а там я высоко взлечу над тобой!" Ветер снежный подул мне в спину с гольцов, будто остепенить хотел. Но кровь у меня горячая была: льдом обложи - не замерзну. - Эх, сколько брата нашего отплыло от этой при-стани!-зарыдал копач какой-то.-А кто возвернулся?! - Не ной, Симка,- прикрикнул тогда на него Миль-ка Корявый.- Парню фартовое настроение не переби-вай! - Не перебьет,-объяснил я артельщикам,-не из тех... - Во, молодец паря! - Малой, а живой! - Фартовый, сразу видно... "Конечно, фартовый!-все во мне отозвалось.-Не может такого быть, чтобы я без фарта остался!.. Землю грызть буду, но найду!" Поимел я много терзаний в золотых гольцах! И ум-ному копачу не всякому везет. Иной так и сгинет в тай-ге, хорошего золота не пощупает. Старатель на все свою жилу наматывает. У нас вот сейчас и зимовье тебе оп-латили, что выстроили для себя же, и печку хорошую дали, и радиоприемник, и спальные мешки, как знатным геологам. А у копача: сухари в котомке, лоток, обушок, лопатка да ружье. Все на себе! Шалашик иной раз по-ставишь, другой-нет. У костерка спишь: телогрейка за лето прогорит, как решето. И друг тебе все лето какая-нибудь зверушка: то дятел, то бурундук, то кабарга. Зато вольный поиск ведешь, никто тебе не указ. . От артели-то я на второе лето отбился. Балаболистый народ, им бы возле золотоскупок все торчать, в надеж-де кто угостит, а шурфы бить Ванька-китаец должен... Ну, и бросил я Мильку Корявого, и Симу Лазарева, и всю их ватажку. Стал один промышлять на Балаганахе и Бульбухте. Одно лето повадился ко мне на ямку медведь мо-лодой. Придет и смотрит, как я копаю. Слушает, что говорю ему. И стрелить надо было бы-впроголодь сидел. А не стал-собеседника лишиться тяжельше. И что интересно, напарника из людей не искал я себе. Опасно дружка заводить было. Сколько раз слу-чалось: друзья-водой не разольешь, а до золота до-рвались-один другому горло перегрызает. Но главное, фарт на двоих делить не хотелось. Жаден был я на до-бычу. Матери все переводил первое время, а себе остав-лял на сухари да порох. Другой бы отступил-не вез-ло мне долго. Да я упорно копал. Только стучало в го-лове после каждого удара кайлы: "Нет -будет, нет - будет!" И мне наконец повезло. Ручеишко неприметный по-пался, пересох под осень до основания. Я и копни под порожком кварцевым. Кинул несколько совков на лоток, помотал кое-как, больше для блезиру и чуть не весь песок выхлестнул в сторону. "Чему тут быть,- думаю,- под боком у жилья... Все дальше бегут, и мне надо спе-шить". А у меня среди серого шлиха золотины блестят! Матушки! На карман попал. Такое случается раз во всю жизнь, да и то по милости божьей. Карман-это клад в реке. Размыло рядом золотую жилешку, и все золото в одну ямку струя уложила под порожек. Копа-чи десять раз прошли по ручью, ямки в русле били и на террасах: пусто да редкие золотинки. А вроде ручей подходящий на золото! И никто не догадался под са-мым порожком тщательно все прокопать. В большую воду подойти к нему непросто-затратиться сильно на-до: пораздумается копач-и дальше, чтоб лето красное не потерять. А я под осень перекочевал, когда ручьи высыхают, что губы у пьяницы поутру. И расковырял карман - полный золота! - Господи боже! Упал я перед ним на колени и давай выгребать на лоток. Песок вперемешку с золотинамн! С ума сойти можно! Руки трясутся, на спине уши выросли - не уви-дел бы кто!.. Песочек под струю, щебенку пальцами за борт и вот оно - чистое, полновесное! Золотые орешки, тараканы, клопики, песчинки! В мешок скорее, чтоб ни-кто не увидел! У золота запах особый. Люди чуют его, как зверь кровь свежую. А у меня поболе десяти фунтов набралось. Все вошло в двойной кожаный мешок- давно сшил себе под фартовое золото. Пустовал у меня на шнурке он, вместо креста на шее. А теперь хорошо оттянул шею, как добрая гирька! И не то плакать, не то смеяться хочется от такого подарка. - Наконец-то,-бормочу, как чокнутый,-жилуха! Иркутск! Москва! Родные края! Эх, и устрою пир-вся Навля ахнет! И у нас в России фартовые родятся! Кинулся, будто за ближней скалой дорога в большой город. А там такая тропка, что на корточках не разли-чишь. И ведет эта тропка на прииск Перевоз, где сдай все, что намыл, и не греши! Далеко до жилухи пока-Мало найти фарт! Им же распорядиться по уму надо. Прошли времена, когда старатель нес на себе золо-тишко, куда хотел. Государство велит сдавать на месте по твердой цене. А что же за фарт это будет, если чисто-го золота в жилуху не пронесешь? "А как пронести?" Окинул взглядом гольцы, а они, как божий забор до неба,- верхушки кровью налились. Даже если Перевоз обойдешь, дальше-то одна тропа до Светлого. И на этой дорожке столько тебя приятелей поджидают, что золо-тинку пронести мудрено, не говоря про мой мешок. Тут тебе и Макаров - участковый, и ловцы из воль-ных бражек, и Дергач, зимовщик на устье Балаганаха. Со Светлого, там уж дорог больше, контролю меньше и ханыг, до Бодайбо транспорт разный ходит. Но как до Светлого пробиться? "Если прямо сейчас через гольцы махнуть,-раски-дываю,-поймут на перевозе-с золотом ушел! Дого-нят!.." И вдруг будто сполох в голове: "А если туда смо-тать и обратно за одну ночь?!" Удача - крылья вольного человека. Отсыпал я во второй мешочек, сколько обычно сдавал, оставил его на месте со всем бутором, а сам налегке полетел с главным -золотом через гольцы, прямо к зимовью Дергача. Пять-десят километров, не меньше! А я иду без огонька, по луне да звездам ориентир держу. Висит над головой луна, будто самородок, и блеск дает камням. И я, точно сохатый, меж камней да кустов стланика наворачиваю. Сердце ударит в ме-шочек и новой силой наливается. "Главное, до утра успеть,-одна мысль припугива-ет,-чтоб ни одна душа не знала!" Успел. Подошел чуть не к самому зимовью. Свет горел в окнах у Дергача. Может, чуял меня Дергач на расстоянии, или золото считал накопленное. Многих на-грел он легковерных копачей, да я-то не из таковских: "Тысячную голову за копейку не продам!"-эту посло-вицу копачей твердо усвоил. Прокрался я к сломанной лиственнице, что рядом с тропой на Светлый стояла, сел под ней и затаился. И собаки Дергача не излаяли. Тогда я выдрал мох под корнем и опустил в ямку мешок свой с золотом. Прибил мешок мхом и опять за-таился. Никого. Выпрямился я и по-звериному от лиственни-цы ушел, сучок не треснул под сапогом. Поднялся в верховья Балаганаха, солнце спину припекло. Но те-перь уже ни свет не страшен мне, ни Макаров, ни сам черт! Запел я песню, подхватил бутор и на Перевоз поша-гал не спеша. Мешочек легкий колотился в грудь, зо-лотников сто-старательская норма. Это лучшие копа-чи за сезон так намывают. А многие и того не сдают. Постираются в тайге для виду и спешат к золотоскупу. Окружат крыльцо и ждут, когда старатель-трудяга на опушке покажется. Встречают его и тут же стараются изо всех сил: у бичей своя задача-не отпустить чело-века дальше с деньгами. И справлялись хорошо. Гля-дишь, а трудяга уже без денег. Трясется возле крыльца золотоскупки, поджидает вместе с другими, кто бы опохмелил. Меня далеко приметили эти дружки. Кинулись ко мне вместе с поселковыми собаками. Гляжу, у некоторых бичар и костюмы есть английские, а так задряпаны, что хуже моей простой тужурки и штанов. Физиономии же и равнять нечего: у меня чистая бородка, кожа на лице, будто на барабане, а у этих в бородах сор, под глазами синячищи, на губах известка. Видно, головы трещат, а улыбаться надо. - Здравствуй, Афонечка! - Друг, с возвращением! - Афоня, с удачей?! Я шаг не убавляю, иду по улице, как заведенный. Радость показывать нельзя ни словом, ни походкой, ни видом. Иначе весь план сгорит без дыму. - Какая к черту удача?- бурчу.- Кончились уда-чи... Иду в жилуху! И вам на госработы советую устраи-ваться. От такого совета у дружков рожи перекосились. Мно-гие поотстали, разбрелись по переулкам. А Милька Ко-рявый и Симка Лазарев следуют за мной. Знают, крест-ников своих без угощения не оставлю. - Что же ты, Афоня, и столовенку не откупишь на вечерок?- пыхтит рядом Милька. - Банкет на берегу,- киваю на валуны, где неудач-ники распивают. - Хоть бы уж у Зеленихи,-ноет Симка,-а то сов-сем по-вахлачьи. Приостановился я перед крыльцом золотоскупа и го-ворю: - Не хотите по-простому, так уйду! - Да что ты, Афоня, мы не гордые! - Мы с тобой последнюю корку разделим, братан! - Тогда прошу!-Я втащил их на крыльцо и втолк-нул в контору-магазин.-Набирайте, сколько можете унести! Кинулись мои крестники к прилавку, а Галина-Ма-лина ни с места. В кредит у нее махорки не выпросишь. Но глаз у продавщицы ватерпас. Увидела, я к кассе направляюсь и на ходу мешочек свой с шеи снимаю, давай выставлять на прилавок бутылки, банки, пачки... А я кассиру Макарычу подаю мешочек. Он взял его на сухонькую ручку, достал щепотку песку, поднес к самым очкам и скрипит: - Где такое раскопал, Афоня, голубок? - В тайге, Макарыч, в тайге! - Похоже, ямочное золото, голубь ты мой... - Не все ли равно? - Из карманов побольше намывают. - Больше б намыл - не уходил... -Ах, даже вон что... Ну, ясно... Кто сокола сдер-жит-удержит, если фартовый случай выпал?! Я только вздохнул в ответ. А Макарыч блеснул ум-ненько очочками и высыпал мою добычу на весцы. Быст-ренько взвесил, насчитал мне денег, бон, дал квитанцию и ручку еще протянул на прощанье. - Желаю не опростоволоситься, Афанасий Ильич! - Тысячную голову за копейку не отдам! И мои крестники-дружки тут за меня горой. - Это, Макарыч, наша закалка! - Он и в жилухе не пропадет, братан теперь наш по гроб! Еле вытолкал я их на крыльцо. А там остальная бра-тия, как увидела охапки выпивки да закуски, шквальный галдеж подняла. - Кто выпить желает и закусить за мой отъезд, на валуны!-приглашаю я.-По доходу и бал! - Правильно, по-копачески, по-бродячески! - На валуны!.. Двинулась орда к берегу, захрустела галька, затре-щали дрова. Мигом костер запалили, кружку со спир-том по кругу понесли, заговорили, закуражились, попа-дали тут же спать. Я только успеваю подливать да посылать за новыми бутылками. Самому выпить некогда, но мне и на руку это. Больно уж любопытство раздирает моих крестни-ков. Чуют они неладное в моем явлении. - Неуж за все лето сто золотников и взял?- пыта-ет Милька, а сам вроде падает уже от хмеля. - Только и намыл,-отвечаю скучным голосом. - Не похоже на тебя,-сокрушается Милька,-чтоб так уходил насовсем... - Ой, пропадет зазря твое золотишко,-стонет Си-ма.- Отымет Макаров, если пронесть хочешь в жилу-ху... Сам не попользуешься, и мы с бородой останемся... - Вы по миру ходите, да хревню не городите!-кри-чу им.-Сказано-пустой, значит, пустой! - Молчим, Афоня, молчим, дорогой! - Прости, братан, давай выпьем... Напоил я их до. бесчувствия и оставил еще бутылку у костра-опохмелиться. А сам, не дожидаясь дня, дви-нулся дальше. Вверх по Жуе тропа наезженная, побежал, как по асфальту. Да не успел выйти за поселок, окружают трое. Козырек блестит над глазами участкового, а глаза еще острей, и пистолет на боку. - Не рано ли вышел, Гвоздилин?- спрашивает Ма-каров. - По холодку, товарищ Макаров,- отвечаю. - А не боишься охотников? - С меня взять нечего. - А золотишко? - Все сдал до грамма-расписка есть. - А может, что забыл? - Смотрите сами, коль сомневаетесь. Вытряхнул я им котомку на тропу, а Макаров и не стал смотреть на бутор. Обшарил меня глазами, как щупами, и руку за ворот мне запустил, будто душить собрался. Выдернул мешок на шнурке и прощупал угол-ки. А там бумажки одни: деньги, боны да квитанции. - Нету?-спрашиваю. Опустил он козырек на глаза, губы перекривились, голос погрознел: - Шлепай... Да поглядывай по сторонам-жалко будет такого красавца, если щелкнут на тропке. - У меня "зауэр"- отвечаю ему.- В одном стволе картечь, в другом - жакан. Собрал опять котомку, на плечо швырнул и дальше зашагал по солнышку. Ружье, правда, взял наперевес. И по бокам посматриваю, как советовал Макаров. А охотничек сверху на меня кинулся, со скалы, что нависла над тропкой против Березового ручья. Как рысь, ударил меня сверху. Да я и сам возле зверей обу-чился проворству. Ножик отшиб и сам за горло поймал охотника. Захрипел он, перегаром меня обдал вонючим: - Прости! Пальцы мои в его бороде запутались, кадык с доб-рый валун попался. "Неужто Милька?"- садануло в башке. Ослабил чуток пальцы, разглядел лицо. Миль-кина морда, глаза в красных жилах! - Ах ты, иуда!-говорю.-Задавить тебя мало! - Афоня, отпусти,-хрипит,-собакой верной тебе буду! Откинул я его под скалу. - Не хватает ума удачу искать,-говорю ему,-за-вязывай! Иди горбатиться на производство! - Пойду, Афоня, клянусь, пойду! Плюнул я, подправил на себе амуницию и дальше двинулся. Нервы, как струны гитарные, натянулись. Под ногами листок сухой треснет, а я уже "зауэр" вскиды-ваю. Ствол же ходуном ходит-не попадешь, если и накинется кто. Но до устья Балаганаха благополучно добрался. А там уже Дергач в дверях зимовья ждет. Рот разогнал до самых ушей, а глаза, как у медведя по весне. Лю-бой копач для него - заяц для охотника. В этой охоте весь интерес жизни остался у Дергача. - Здравствуй, Афонюшка... В жилуху отваливаешь? - Ухожу, будь она неладна, тайга эта! - Пустой, что ли? - Как всегда... На редких знаках не разживешься... - Да, да,-поддакивает Дергач, а у самого глазки внутрь повернулись: соображает, каким манером меня одурманить? - Что тебе, курочку заварить?-предлагает.-Само-гон есть опять же... Свеженький, первачок... - Давай и курицу, и самогон!- иду на его удочку, Захромал он по двору. Несет на стол самогон и за-куску. Пьяней, копач, куролесь, пока не забудешься! А там зимовщик найдет, что тайно хотел ты, бедолага, принести в жилуху, не побрезгует. И проснешься ты при своих интересах. Попробуй потом спроси с него пропажу! Но я-то не из тех. Тысячную голову да за копейку продавать?! Пить пью, да закусывать не забываю. А при хорошей закусочке ведро самогону выпить мог по мо-лодости. Однако сам делаю вид, вроде как окосел. На нары потянулся. Дергач мне подмог и прощупать мешо-чек успел. Матюкнулся и кинулся к котомке. И давай шурудить в ней. Меня смех давит, а он матюком, ма-тюком. Вижу, чист остался перед его ревизией, не ну-жен больше стал зимовщику, и заснул. Утром чуть заря встал, когда Дергач еще спал сном праведника. Дверью не скрипнул. Выкопал свой фарт и дальше двинулся до Светлого. Тропа дорогой стала после этого прииска. До Артема на телеге ехал. А там уж-мараказ. Поезд маленький, а все же был тогда и первый класс-два мягких вагончика. Но я в них не полез. Как серятинка, доехал на жесткой скамейке. "Ту-ту!" Бодайбо! Перевалочная база. Отсюда и выво-зили пароходом золотишко фартовые да перекупщики. Но и милиция не дремала. Шныряло много уполномо-ченных около пристани, переодетых и в форме. Кто из-тайги что вынес, тут мог сгореть очень даже просто. Но я не только в тайге крутился. Милицию в лицо знаю. И загодя подмечал, как лучше вывезти, если под-фартит. Но сразу все равно не рискнул на пароход. Осел на неделю у знакомой одной, Клавой ее звали. В домишке своем жила она рядом с пристанью, трое детей у нее от разных мужиков, может, и мой один... Широко при-нимала Клава старателей-копачей, но в делах была ка-мень. Бросил я ей нераспечатанную пачку новеньких чер-вонцев перед отъездом и говорю: - Уезжаю завтра, Клава... Это тебе за все... А она не смотрит на деньги. Глазами готова меня проглотить. Не деньги нужны ей, я! "Нет,-думаю,- подальше от этих глаз!.. Цвет у них непонятный, за-столбишься и - навек!" - Думаешь за золото счастье купить в жилухе?- спрашивает Клава. - Счастье не счастье, а, думаю, тысячной голове есть там награда,-отвечаю.-На родной сторонушке награда слаще женушки. - Далеко от тайги теперь не уйдешь,- заявляет Клава.-Послушай меня, Афоня, пока не поздно, оста-вайся здесь, не испытывай больше судьбину. - Ладно гавкать!-останавливаю ее.-Пеки хлеб мне на дорогу! Опустила она голову и пошла к печи, будто ничего не случилось и дано ей задание хлеба напечь к обеду. Лицо, правда, сделалось белое, как тесто в бадье. А так больше ни гугу. Понимала все Клава. Платочек в крас-ных цветах на глаза надвинула и давай тесто наво-рачивать. Выделила мне дюжину караваев и кивает: - Готово, Афанасий. Хорони свои зерна! Достал я из-под матраса мешочек с золотом и по золотинке, по самородку вдавил все до последней крош-ки в тесто. Получился хлеб, вроде изюмом начиненный. - Ставь в печь!-командую. Испекла мне Клава мои караваи, я их в куль посбро-сал, еще горячие, на плечо и ходу на пристань. Сел на пароход в каюту второго класса, на верхнюю полку. Никто на. хлеб мой тяжелый внимания не обращает. Время голодное было, каждый с собой продукты возил. Ну, и я с запасом своим на полке неделю провалялся, пока до Усть-Кута плыли. А там на баржонке, ведомой катерком, до Качуга поднялся. И вот увидел опять свои места, через столько-то лет! Те же домишки, только сильней почернели, пыльный взвоз, карбазы на берегу. Ребятишки с голодными гла-зами к барже сбегаются. - Дядь, дай хлебца! Вижу-мордашки вроде знакомые. Да это же моих одногодков дети! Такие же грязные и оборванные, как мы были. Представил я, как рубил бы до сих пор за гроши горбыль, и сердце затомило. - Нате, ребятки, нате хлеба! Раздал им по куску полегчавшего хлеба, который освободил на барже от начинки. Разбежалась ребятня по улочкам, пятки грязные аж за спины закидывают. А я с кулем своим к дяде потащился. А Качуг уже зачуял, что с фартом иду. Изо всех домов мне кланяются. Мужики, девки, бабы, парни при-ветствуют. Дядя вышел на крылечко, треух свой рваный скинул, седой волос огладил и поклонился. - С приездом, племяш. - Рад тебя видеть, дядя, в здравии, полноте... - Эх, не до жиру, быть бы живу. - Ладно, не кручинься, Тимофей Сысоич, живы бу-дем - не помрем! - Оно так-то, Афоня, да жизнь-то просветов мало дает. - А я тебе не просвет? Думаешь, зря топтал в тайге сапоги?! Вынул пачку денег и бросил дяде: - Давай на все набирай самогону и закуски, Тимо-фей Сысоич!.. Зови моих дружков! Трошку, Алеху, Лису!.. Закуролесил я на всю зиму. Оделся, конечно, в ко-веркотовый костюм, сапоги хромовые, кожан-реглан, шапка котиковая. Все передо мною стелются, будто я барин ранешний или начальство из центра. В один го-лос все поют под пьяное ухо: какой я добрый, умный, удалой. Никто не сомневался, какой мне жребий на роду написан. И каждый мне чуть не родней приходил-ся. А кому никак не получается, тот вроде бы помогал мне уму-разуму набираться, плотницкому искусству обучал или давал что взаймы... Ну, и я такие воспоми-нания щедро оплачиваю. Пейте, ешьте за мое здоровье! На самом деле родней будем. Появилось у меня новое родное место на земле-Качуг! Все тут, вижу, свои люди! Не сладко дальнему на сибирской земле, не на что опереться. А у меня есть! Пейте за мое здоровье, а я дальше поеду! Тайга повернулась ко мне хорошо, фартом. И теперь я во всамделишно родные края пойду, мне тут задерживаться не резон! Тысячной голове на перепутье жить опасно - оторвут! Узнали, что собрался я уходить дальше, в центр, да-вай занимать у меня деньги наперебой. Тому на корову надо, тому на дом, тому на свадьбу справлять... Вижу, у меня боны растаяли. И моего золота половина оста-ется. "Так не пойдет дело-решаю.-Надо следовать согласно мечте... В Качуге осесть всегда успею. Теперь я тут человек уважаемый. А вот выбиться на родину- не многим удавалось!" Девки донимать стали. И полюбил бы одну какую, так нет-мельтешат передо мной, наперебой вроде как предлагают себя, и я остановиться не могу. "Так не пойдет,- сам себя остерегаю.- Конец моей мечте, если сойдусь с качугской девахой! Да и грех-ради кого Клаву бросил?!" Вечером раз обдумал у себя на сеновале создавшееся положение и решил: "Пора!" На следующий день устроил проводины под цвету-щей черемухой во дворе и затрясся на подводе по трак-ту в Иркутск. Проехал триста километров по колчам якутского тракта и на черта стал похож. Забыл, сколько раз машину из грязи вытаскивал. Сапоги мои вид потеря-ли, кожан потерся, костюм порвался. Но забыл я о проклятой дороге, когда город увидел. Настоящий го-род! Областной центр Иркутск! И как я мог сидеть всю зиму в захолустье, когда здесь такая кипень жизни! Дома каменные, выше са-мой высокой сосны в тайге, а деревянные им не уступа-ют со своими надстроечками, балкончиками, гребеш-ками. Улицы выстелены булыгами, ровно чешуей. А на-роду столько на улицах, что со всей тайги собери - половины не будет. И многие одеты, словно копачи фартовые. Оборачиваются на меня прохожие: откуда такой растрепа взялся? "Погодите,-думаю,-зайду в торгсин, сдам граммов триста, переоденусь, такой же буду! Даже важнее сделаюсь!" Соображаю так, а сам вывески рассматриваю. "Па-рикмахерская", "Бакалея", кинотеатр "Гигант", ресто-ран "Сибирь", "Торгсин", "Гостиница центральная"... Вот мне что надо сначала! Захожу в старинные двери. А там швейцар мне навстречу в желтой фуражке. - Местов нету! А я другого и не ждал. Бодайбо городок куда мень-ше, а в гостинице мест никогда не бывает свободных. Раскошелишься и люкс получишь. Здесь, понятно, боль-ше надо давать, от самых дверей. Подмигиваю швейца-ру и протягиваю ему трешку. - А может, найдется для человека из золотой тайги? - Из золотой?-забирает он трешку.-Пройди к дежурной, поговори... Сам уже мигает напудренной дамочке, которая дрем-лет за табличкой "Мест нет". Я паспорт ей протягиваю, а в нем красненькая зало-жена. Зашевелилась дамочка, кликнула коридорную, и та меня повела по кривым лестницам с коврами, по чистым коридорам, мимо зеркал. Я мельком гляжу на себя и со смеху давлюсь: рвань во дворце. И коридор-ная уж косится на меня: "Не подвох ли какой?" При-шлось на ходу ей пятерку в карман передничка опус-тить. Бодрее она повела меня к номеру. Звякнула клю-чами, открыла передо мной дверь и еще глазками по-играла. - Какие будут заказы, товарищ, позовите. - Обязательно, дорогуша... Но про себя решил: "Только по делам звать, а на-счет другого чего-ни-ни!" Разменивать тысячную го-лову в этой гостинице не пристало. Вон они под окнами ходят, настоящие городские порядочные девушки, в шел-ковых платьях, блузках батистовых, на каблучках рю-мочкой. Такую и в номер пригласить страшно, хоть тут все по уму: никелированная кровать, шторы из сизого бархата, коврик на полу, настольная лампа под зеленым абажуром с кисточками. "С кем зря водиться не буду,- размечтался я у окна.-Только ту признаю, которая сама выделит меня из толпы, оценит не золото, а го-лову!" Недолго пришлось мне ждать. Вышел однажды ве-чером я прогуляться по главной улице, а она стоит на углу. Прочитала афишку какую-то и на меня кинула взгляд. Потом заинтересовалась и улыбкой одарила. "Выделила!- заликовало в груди.- Поняла! Оценила!" А она легонько пошла навстречу мне, ровно облачко белое. У меня штиблеты будто в марь ввязли. Онемел я от такой чуды. Шея, будто ствол молодой березки, русый волос обрублен ровно по плечо, носик - саморо-дочек, а губки, что спелая костяника. Одета чуда в платье кружевное, в руках у нее зонтик светлый. И вот идет навстречу она, каблучки - цок-цок, зон-тик выставила, будто проткнуть собралась кого-то. И проткнула! Меня! Молнией в самое сердце. Ничего не слышу во всем городе, кроме стука ее каблуков. А она уже мимо проходит, и леденеет взгляд у нее: "Не тот оказался, за кого приняла". "Нет, тот!"-чуть не закричал я и кинулся вдогонку. - Извините, простите, не скажете, какое сегодня кино в "Гиганте"?- Голос у меня толчками, точно из сердца идет. - Повторяют "Знак Зеро",-слышу в ответ голосок, ну ровно свиристенье пичуги клеточной.- Шикарная картина. - Еще бы раз посмотрели?-спрашиваю. - Со всем моим удовольствием,- говорит она,- только билеты на вес золота... - Ну, тогда мы обеспечены, считайте.- И предла-гаю ей руку свою калачиком. Она не стала ломаться-смело так обвила мой ло-коть. Рука у нее цепкая, горячая. У меня ноги подкаши-ваются, как от хмеля. Но хорохорюсь. Стараюсь на пи-жончиков походить, которые мимо проскальзывают и пусто так смотрят на нас, будто видели чуду такую уже тыщу раз. - Как звать вас? - Эльвира... - Имечко, будто из иноземных краев! - Нет, я глазковская, модисткой работаю. - Модистка!.. Я и слова такого не знал тогда. Думал, это вроде как управляет она всей модой в городе. Расспрашивать смысла не стал-вахлачество проявлять только. Да и подошли мы к "Гиганту". А там на вывеске этакий мо-лодец с усиками, в маске наглазной да с сабелькой на-рисован, и рядом с ним дамочка неоглядной красоты. "Нет, Эльвира лучше,-думаю я,-равнять нечего". А она вдруг говорит: - Обожаю Дугласа Фербенкса! С детства люблю! У меня тут же руки потянулись сорвать этого мо-лодца со стены. Да опомнился. Улыбку изобразил, по-хожую на его, и предлагаю: - Прошу в залу! - Билетов, увы, кет,-отвечает она таким голосом, будто мать умерла родная.-На Дугласа и Мэри все идут, хоть картина старая... - Сейчас будут билеты,- говорю сдержанно и вы-таскиваю на оттопыренного кармана сотенную,-раз на вес золота они... - Два билета, парни!. Сразу ко мне кинулся пижончик в клетчатом френче. Отдал билеты, на лету сотенную поймал и смылся. У Эльвиры глазки от Дугласа ко мне повернулись. А я спокойно беру ее под руку и веду в зрительную залу. Садимся с Эльвирой в лучший ряд, как два голубя. Свет гаснет как будто для нас. Музыка играет. Эльвира приласкивается к моему плечу. Но показался на по-лотнище этот усатенький Зеро, и у моей модистки глаза жарками во тьме загорелись. Кое-как высидел я подвиги этого Зеро. Свет зажегся, я скорей Эльвиру за руку и на улицу. А она смотрит на меня, как на вахлака, в глазах-шуга. "Ах ты ж,- думаю,-Зеро проклятый, перебежал дорогу!" - Есть же где-то такие люди и жизнь такая,-взды-хает моя модистка,-а у нас серость кругом одна... бед-ность... - Почему серость?-возражаю ей.-Почему бед-ность, когда мы ходим по богатствам, только взять не умеем-их, ждем разных зеров, чтоб они нас учили жить! И стал ей рассказывать я, как золото ищется в тай-ге, как выносится оно в жилуху да сколько врагов у фар-тового человека есть и какие подвиги он совершает порой, не то что этот Зеро со своей сабелькой-выруча-лочкой. Глаза у моей модистки опять жарками разгорелись. - Интересно бы взглянуть на такого человека,- говорит она.-На удачника-дачника исключительного. - Пойдем познакомлю,-отвечаю,-вот здесь жи-вет такой, в гостинице... Открываю перед ней тяжелые двери, а за ними швей-цар передо мной вытягивается, как перед наркомом. И дежурная улыбается, и коридорные спешат ко мне. - У меня гости,- говорю,- прошу не тревожить. Веду Эльвиру по коридорам, и в зеркалах мы хоро-шо выглядим с ней. Лицо у меня не хуже того Дугласа, только усиков не хватает. И костюм приличный, а штиб-леты сияют до сих пор, несмотря что по пыльным ули-цам шли. А открыл номер, Эльвира моя: "Ах!" На сто ле - шампанское заготовлено, балыки, колбаса разная, фрукты, конфеты - на золото чистое все взято! - Проходи, Эльвира, не стесняйся! - Здесь он живет, этот человек? - Здесь я и живу пока. - Так это ты и есть!.. -'Я, Эльвира, я!-включаю настольный свет, а от него Эльвира еще красивше кажется. И я тогда был не из плюгавых: кудри вились, что канат распущенный, а щеки горели всегда, будто с мороза. - Нет, не верится!-ахнула снова моя гостья. - Выпьем и поверишь,-улыбаюсь в ответ и наливаю два стакана шампанского.-Давай выпьем за на-ших зеро, которым тужее приходится, а они все же про-биваются и находят свой фарт! И других греют потом своим светом-удачей! Выпили мы и за нее, потом за тайгу, за всех остав-шихся в ней, за будущее выпили. И тут я привлек Эль-виру к себе, чтобы поцеловать. А она, хоть и навеселе, губки выкрутила колесиком: - Буду кричать, если позволишь лишнее,- гово-рит,-не думай, что я легкомысленная. Я девушка воспитанная, наша семья не из прислуги, потомстве-ные кондуктора! - Это же всерьез,-отвечаю ей.-Ты мне пригля-нулась, как речка золотая, Эльвира! - Девушка я самостоятельная,- объясняет мне она,-и хоть был в моей жизни грех, я надеюсь по-встречать хорошего человека для семейного счастья. И тогда я на колени бросился перед ней. - Эльвира,-говорю,-выходи за меня! Полюбил тебя, клятву могу дать таежную: слово-олово! - Как же,-лепечет она,-только увиделись, и за-муж? Не поверю... Хочешь обмануть, надругаться и бро-сить?! - Я зарок себе дал такой,-убеждаю,-выделишь меня от всех-женюсь! Ты сразу заметила что-то во мне особенное - Я-то заметила, а вот ты?.. - Да я тебя больше люблю, чем этот Дуглас свою Мэри! Век мне фарта не видать, если обману! Тут она не выдержала, опустилась тоже на колени, заплакала. Обнял я ее, и забилась она в руках моих, словно ленок. И земля повернулась в моих глазах. Только и помню ее шепот, как шевеление листьев. - Что это за рубец у тебя на шее, Афонюшка? Будто вешался? - Крест свой нес по тайге на шнурке. - Такой тяжелый? - Золотой крест, десять фунтов, надолго нам хватит безбедно, счастливо жить. Себе на радость и людям не в тягость! - Я поцелую полоску, чтобы скорей исчезла... И будто наперстком раскаленным по шее, по шраму... Не заметил, как явь обернулась сном. И сны мерещились мне огневые. Будто пламя подбирается ко мне, а я его золотом своим тушу. Сыплю из своего кожаного мешочка золотой песок в пламя. Золото мое горит, а я проснуться никак не хочу. "Так и весь фарт сгорит!- ударила мысль жаканом горячим в голову.-Опомнись!" Пошарил вокруг себя, не раскрывая глаз,-никого! С подушкой в обнимку спал, оказывается. "Где же Эльвира?-прислушался.-В ванной, решила окропиться с утра?" Нет, плеску не слышно. - Эльвира?! Вскочил. Ничего не пойму. Куда делась? "Золото?!" Кинулся под матрас-нет моего мешочка, один шнурок лежит, перекрученный, грязный. А рядом с кроватью зонтик стоит, как на память. Выскочил в коридор, бегу к швейцару. Глаза все таращат: ушла, чего мы ее задерживать будем, вольный человек, на работу спозаранку, видно, надо. Я возле гостиницы еще вгорячах побегал. То там замаячит вроде, то там... Кинусь-не она! Плюнул, вернулся. Сел на пол и заплакал последний раз в жизни: жалко Эльвиру стало. - Эх, Эльвира! Разве этим разбогатеешь? Нищему душой и золото не поможет!

Напился я в тот черный день, а на второй и пить не на что стало. Пошел на работу устраиваться. Коридорные, дежурные, швейцары сразу почуяли мое безденежье. Локтями задевать стали. А мою тысячную голову никто не берет. И то понятно-отвык я в тайге от коллектива, в любом слове- самомнение, а какому руководителю это понравится? Пытался я историю рассказывать, как попал в Иркутск. Смеются начальники, но помочь такому орлу ничем не могут. - Ох, Эльвира, Эльвира,,. Помыкался, поскитался я по каменному мешку это-му, пока за номер оплачено было. "Ни часа больше не дадут пожить гостиничные,-решил я.-Надо в Качуг откатываться..." Сел на колымагу в конном обозе с вином и так неделю до Качуга добирался. Вид мой такой был, что рука у любого, кому занимал, должна была б дрогнуть и возвернуть мне хоть половину. Мне бы как раз новую жизнь начать на те средства, учиться решил я поехать. Да никто и копейки не вернул. Узнавать перестали. Одни ребятишки по-прежнему здоровались да на рыбалку с собой звали. Очень уж привязалась ко мне ребятня после одного случая, что произошел в Качуге в связи с моим разгулом.

Источник
просмотров: 510

Форум

Другие статьи

Многие пытались в свое время защищать Байкал от загрязнения, и нам захотелось внести в это доброе дело свою лепту. Мы — это я, инженер-геолог, Леонард Пилипенко, профессиональный газетчик, и бывший штурман дальнего плавания Игорь Сергеевич Петухов.
У нас было большое желание увидеть все собственными глазами, сфотографировать и записать. Но чтобы совершить это плавание, пришлось под доброе слово и хорошее расположение к Байкалу Бурдугузского рыборазводного пункта зафрахтовать у них мотодору. Это открытое суденышко на Байкале зовут ласково «дора». Рыбозаводчикам она, собственно, не нужна была, о чем мы догадались позже. Дальше...