Автор: Валентина РЕКУНОВА

5 декабря 1905 года на вокзале висело объявление от 2 декабря, написанное на полулисте бумаги синим карандашом: «Сим объявляется публике и пассажирам, что на Россию отправятся 3-й и 11-й поезда. Начальник станции Иркутск». Было совершенно неясно, ушли эти поезда или только собираются уходить. Обросший недельной щетиной солдат лет тридцати пошёл справиться «в контору». Пожилой служащий вышел с ним в зал и снял объявление:
– В войну ходило десять поездов, а теперь дай Бог четыре…– задумался и добавил уже бодрым голосом: – Движение восстанавливается, Иркутск не будет отрезан от России.
– Стало быть, нынче поезд? – оживился солдат.
– Нынче никак.

После поражения в войне с Японией началась «реформа формы» и на смену светлым шинелям пришли защитные

Кондрат чертыхнулся – ох как не хотелось ему возвращаться к родственникам в Знаменское предместье. «Дядя» Семён (первый муж свояченицы) и сам-то жил в небольшом флигельке с молодой женой и двойняшками-семилетками. Парнишки то и дело задирали друг друга, а женщина жаловалась на непомерно дорогую крупчатку, на то, что банщик запрещает стирать бельё («А с каких таких денег прачке давать по десять копеек за штуку?»).

Спал Кондрат на полу, укрывшись шинелью. Он не стал бы стеснять дальнюю родню, но в Иркутске случилась вынужденная остановка – возвращающиеся с востока нижние чины получали здесь «кормовые» на дальнейший путь. За деньгами нужно было явиться к уездному воинскому начальнику, но его управление было на правом берегу Ангары, а вокзал – на левом. Ангара не встала ещё, а понтон уже развели; переправлялись на баркасах, но из-за большого тумана они шли самым тихим ходом, то и дело пересвистываясь с берегом, чтобы не заблудиться. Или же звонили в колокол. Солдатиков, мёрзнувших на берегу, пробовали переманить лихие лодочники – говорили, будто бы на другом берегу сгорели мостки, пугали тем, что баркасы сталкиваются друг с другом, а пароход «Ермак» зафрахтован «аж за 180 руб. в день – знамо, во сколько обойдётся билет, поплыли-ка лучше, служилые, с нами на лодочках!». Но Кондрату на лодке было никак нельзя: на иркутском вокзале нет багажного отделения, а у него целый мешок с трофеями – ну как утонет!

Только к вечеру ступили на правый берег – и бегом, бегом к воинскому начальнику. Ждать обратной переправы уже не было сил – и Кондрат побрёл к дяде Семёну на Соловьёвскую улицу и, согревшись, заснул у стола, даже не допив чай. Сквозь сон слышал он, как хозяйка возмущалась, что воинские начальники не рассчитывают солдат прямо на Иннокентьевской станции. Что билет на поезд надо выхаживать и, даже имея его на руках, трудно сесть, потому что агенты превратили посадку в доходнейшую статью.

Она ещё возмущалась, но Кондрат не слышал уже: и комната, и весь флигель как-то вдруг отодвинулись, а рядом оказалась свояченица в цветочном венке, какого никогда не носила при жизни. Она молча позвала его, и Кондрат, к удивленью, поднялся. Тут флигель и вовсе исчез, а перед глазами оказалась река; должно быть, Ангара, только совсем небольшая и неглубокая – женщина просто опустила на воду шинель, и они поплыли на ней. Кондрат изумлялся, отчего это прежде он не догадался так плавать, и оглядывал изменившиеся берега, совершенно зелёные. Железнодорожный вокзал он и вовсе не узнал, приняв его за какой-то дворец, и даже хотел сойти, но свояченица не остановилась и они проплыли ещё, пока не уткнулись в цветущий луг. Тут Кондрат и понял, откуда венок у свояченицы на голове. Только вот что смутило его: цветы совершенно не пахли, и трава, одинаково зелёная, казалась совсем не живой. Кондрат хотел спросить об этом свояченицу – и не увидел её...

Проснувшись, он долго вдыхал родные шинельные запахи, а потом – аромат лиственничной смолы на дровах у печки и квашеной капусты, с вечера оставленной на столе. Потом тихонько поднялся и пошёл на вокзал, уверенный, что уже не вернётся.

Туман рассеялся, но радость оказалась преждевременной

На мостках у Московских ворот столпилась пешая публика; ниже, у самой переправы, – множество подвод с товаром и без товара. Все ждали плашкоута, вглядываясь в морозный туман, а чтобы согреться, толкались и отплясывали трепака. Медленно, очень медленно туман рассеивался, и саженях в десяти от берега проступал долгожданный плашкоут. Но скоро заметили, что он не движется.

В декабре 1905 г. через Иркутск возвращались с фронта воинские эшелоны. Снова шли нарасхват дешёвая махорка и барнаульские катанки

– Чего стоим? – закричали с берега.

– Того и стоим, что не едем! – хриплым пьяным голосом отвечал рулевой.

– Значит, опять руль сломался, – заключил стоявший рядом с Кондратом мужчина неопределённого возраста, – придётся на буксире тащить, – он деловито отвязал лодку, а вслед за ним с берега спрыгнул и Кондрат.

После многих попыток плашкоут подтянули-таки к пристани. Пассажиры стремительно сбежали на берег, а на их место хлынули новые мученики.

– Стой! Куда прёшь?! Сломанная машина – не пойдёт! – кричал рулевой, но человек тридцать остались дрожать и ждать. Остальные пустились бежать выше по течению – попробовать переправиться на баркасе. И Кондрат хотел с ними, но рулевой решительно ухватил его за рукав и втолкнул в крошечную каморку.

Здесь можно было только сидеть, но обитый войлоком стул с такою же утеплённой спинкой был очень удобен, и промокший Кондрат не только согрелся, но даже и вздремнул.

День между тем распогодился, рулевой протрезвел, повеселел и, открыв дверь в каморку,  дружески потянул Кондрата наружу:

– Больно лёгкая амуниция, погляжу… Тут в тулупе мёрзнешь, а на нём шинелишка – неужто в ней против японца ходил?

По дороге на фронт в Иркутске была очень короткая остановка, но к трём первым вагонам успели подбежать штатские и буквально забросали тёплыми рукавицами, полушубками, валенками и ушанками. Тотчас по поезду разнеслось, будто бы на байкальском берегу оденут и всех остальных, плохо обмундированных. В это верилось и не верилось, но как только вышли на станции Байкал, то увидели гору тёплой одежды и стоявшего рядом с ней офицера. Кондрату всё пришлось в самый раз, а шинельку он аккуратно связал и уложил в мешок. И ведь вот что: оказалась она счастливой – за два года два раза от смерти ушёл, пульки только порвали шинель и дальше полетели.

Пристанционная коммерция

…С вокзала, убедившись, что поезда нынче не будет, он зашёл в ближайшую кухмистерскую. Щи были не то что пустые, но какие-то наспех изготовленные – как и всё в глазковских чайных, пивных, «номерах» и ночлежках. Сотни обывателей, живущих неподалёку от станции, предлагали проезжавшим недорогие и не очень качественные услуги – определяли на ночлег, кормили, обстирывали, утешали. Особенно много клиентов прибавилось осенью 1905 года, когда привокзальные улицы заполнили возвращающиеся с востока солдаты. Движение людей не прекращалось теперь ни днём ни ночью; тем не менее человеку в порядочном костюме и с багажом приходилось быть очень осторожным и не рассчитывать, что на крик «караул!» кто-нибудь прибежит – к таким крикам здесь привыкли, ставни закрывали засветло и спускали собак. Но об убийствах слышно не было – побаивались ночных обходов военных, сопровождаемых пальбой из ружей и револьверов.

Прибывающие с востока 5-й Иркутский и 6-й Енисейский полки 2-й Сибирской пехотной дивизии включали в состав войск местного гарнизона. Но ещё раньше начали появляться «фальшивые солдаты» – прикупавшие новенькие шинели за бесценок, чтобы бесплатно ехать по железной дороге или заметать следы после преступлений. Шинель взяли в оборот и иркутские «нищие», принявшие новый образ – фронтовика.

Аферист, предлагавший на Хлебном базаре игру «Греческая пирамидка», был уличён в мошенничестве, однако и не подумал скрыться, а купил на вокзале шинель и явился с новой ловушкой для простаков – «Волчок на блюдце». Кондрат, понаблюдав за ним с полчаса, сердито дёрнул за рукав – и сейчас же два «игрока» набросились на него, угрожая ножами. Хорошо, что квартальный вовремя подоспел.

Проводив Кондрата до угла, он отечески посоветовал «не воевать»:

– В городе неспокойно, выборы в городскую думу, и те перенесли. На 1-й Иерусалимской прохожий ни с того ни с сего расстрелял извозчика, а на главной площади какой-то субъект устроил «салютацию» из револьвера.

Проснулся от рёва толпы

Три ночи Кондрат ночевал в просторной кучерской, с хозяином которой познакомился на Мелочном базаре. Весёлый оказался старик и очень гостеприимный, но, взяв наконец-то билет, Кондрат решил не рисковать и в ожидании поезда снял угол рядом с железнодорожным депо.

В ночь на 13 декабря эта небольшая постройка, высушенная временем, вспыхнула от случайно брошенного окурка и сгорела вместе с рабочим, давшим Кондрату приют. Сам он уцелел потому лишь, что задержался в харчевне. Там он встретил однополчанина Савелия Лутовского, размахивавшего вилкой и грозившего «перецепить паровоз с пассажирского на воинский».

Такие угрозы возвращавшихся с фронта Кондрат слышал не раз: во время долгих ожиданий на станциях из-за нехватки паровозов солдатики выходили на пути и шумели перед каким-нибудь пассажирским поездом. Но, сбросив раздражение, успокаивались, и ещё не было случая, чтобы они привели угрозу в исполнение. Вот и Савелий хорохорился, больше выпуская пары. Кондрат дал ему прокричаться и пригласил переночевать у себя, но, вернувшись, нашёл лишь пепелище с торчащими паровозными трубами. Мешок с трофеями, естественно, тоже сгорел.

Ещё не поняв, что случилось, Кондрат побрёл по тёмной улице, не думая ни о чём. Уснул он в ночной лавке, не то грузинской, не то черкесской, и проснулся уже часов в десять от рёва толпы. Оказалось, рано утром пастух, гнавший стадо неподалёку, натолкнулся на чей-то труп в солдатской шинели. Сбежался народ, хозяина лавки выволокли на улицу и, когда б не квартальный, то, верно, растерзали бы.

В какой-то час лавку разгромили, выпили всё вино и ревущей, визжащей и ширящейся лавиной понеслись на соседнюю улицу. Квартальный едва отыскал извозчика, чтобы доставить избитого лавочника в больницу. Кондрату он велел проскочить огородами до ближайшей лавки и «упредить», самому же «держаться на расстоянии, пока не подоспеют войска».

...В хронике происшествий этого дня сообщалось, что в Глазковском предместье были затоптаны в снег два торговца, два члена их семьи и солдат с билетом на поезд номер одиннадцать. До его отправления оставалось несколько часов.

...В апреле, когда выпал по-летнему жаркий день, на задворках одной из кухмистерских проступил из-под снега обрывок старой шинели с двумя ровными дырочками от пуль и большим тёмным пятном посередине.

Автор благодарит за предоставленный материал сотрудников отделов редкой книги, историко-культурного наследия и библиографии областной библиотеки имени И.И. Молчанова-Сибирского.

ВСП: 05 декабря 2009

Утро 28 ноября 1905 года выдалось очень тихим. У Сементовских поднялись, по обыкновению, рано, но спешить было некуда: почтово-телеграфная забастовка продолжалась, и трое взрослых членов семьи оставались без работы. Дальше...

7 ноября 1905 года тёплая погода привлекла на каток Детской площадки многочисленную публику. Кроме учащихся было немало взрослых. Дальше...

Вечером 17 октября 1905 года четверо неизвестных останавливали проходящих по Амурской (Ленина, авт.) и решительно требовали сдавать прокламации. Удивлённые иркутяне растерянно отвечали, что не несут запрещённой литературы – и для пущей убедительности открывали портфели, сумки, выворачивали карманы. Дальше...

День 26 сентября 1905 года показался графине Кутайсовой, супруге генерал-губернатора, самым долгим за два года пребывания в Иркутске. Дамы её кружка, обещавшие съехаться в 10 утра, собрались лишь к одиннадцати, и с первых же фраз разговор пошёл не по тому руслу. Ольга Васильевна хотела представить свои планы помощи инвалидам, возвращающимся с войны, но дамы с порога начали возмущаться закрытием, «ввиду вредного направления», Иркутского педагогического общества. Хотя им положительно было известно, что граф Кутайсов касательства к этому не имел. Дальше...

19 сентября 1905 года пришло сообщение об отправке пяти петербургских врачей и десяти фельдшеров в личное распоряжение иркутского генерал-губернатора Кутайсова. Ему же срочно ассигновались 5 тыс. руб. на экстренные расходы. Получив телеграмму, граф Кутайсов немедленно возбудил ходатайство о выделении 20 тыс. руб. дополнительно. И это решительно никого не удивило, ведь сентябрьские телеграфные ленты несли очень тревожные вести о чуме на восточно-китайской железной дороге, в том числе на последнем разъезде за станцией Маньчжурия. Нужно было «взять серьёзные меры в видах предупреждения эпидемии в Забайкальской области, Иркутской и Енисейской губерниях». Дальше...

Вот представьте себе. Стоит Дом. Уже больше ста лет. Мимо него когда-то проезжали подводы – с цоканьем копыт по деревянной мостовой. Потом появилось чудо – первый трамвай. Потом все больше автомобилей. Дом постепенно и неумолимо врастал своими окнами в землю – так старики к концу жизни становятся ниже ростом: тянет к земле. Так же и Дом – мостовая все выше, асфальт все толще... И суетливые прохожие уже ничего не видят в нем, кроме потенциального хлама, которому не место в современном городе. А дом-старик знает: где-то по земле ходят его потомки, для которых он память, авторитет и связь с предками. О таких домах и людях наш рассказ. Дальше...

14 марта 1904 года в Иркутске по дороге на фронт сделала остановку большая группа корреспондентов из обеих столиц. От «Биржевых ведомостей» ехал г-н Эристов, от «Новостей» – г-н Соломон, от «Новостей дня» – художник Верещагин. «Новое время» и «Русское слово» представляли по три военных корреспондента, среди которых была и женщина – госпожа Пуарэ. Писатель Амфитеатров командировался сразу от двух изданий, «Нива» и «Русь»; первое наняло его за тысячу рублей в месяц, второе – за три тысячи. Во столько же обошёлся «Новому времени» и известный журналист Кравченко. Дальше...

8 февраля 1904 года в канцелярию иркутского губернатора поступила телеграмма, что иркутский военный генерал-губернатор, сенатор, генерал от инфантерии граф Кутайсов возвращается из Санкт-Петербурга.
Сообщались номер поезда, дата, но при этом чётко оговаривалось, «чтобы в Иркутске никто не встречал. Если нужно по делам, то с дороги будет телеграфировано, когда его сиятельство будет принимать». Пробежав телеграмму, иркутский губернатор Моллериус чуть приметно вздохнул и заперся в кабинете – собраться с мыслями. Дальше...

Ежегодный польский бал в 1904-м пришёлся на 31 января. Шёл пятый день русско-японской войны, однако быть балу или не быть – не обсуждалось Дальше...

Субботним вечером 24 января 1904 года иркутский инженерный бомонд съехался в музей Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества на доклад А.Л. Львова о влиянии мёрзлого грунта на строительство зданий в Иркутске. И хотя чтение было «покрыто аплодисментами» (свидетельство «Иркутских губернских ведомостей»), далеко не все разделили выводы г-на Львова; напротив, разгорелась дискуссия, продолжавшаяся до одиннадцати часов. Кончилось тем, что образовали комиссию для углубления в суть вопроса, и самый активный из оппонентов докладчика, Феликс Иосифович Казимировский, предложил уже в ближайшую пятницу встретиться у него на квартире. Но вовремя вспомнил, что именно пятница, 30 января, занята совершенно и бесповоротно – в этот день Ксении Константиновне Казимировской, супруге Феликса Иосифовича, исполнялось тридцать лет. Дальше...

Вы кажетесь себе продвинутым. У вас есть смартфон, аська и Живой журнал? Не смешите небеса. Ваши мысли не оригинальнее владельца латунного самовара и саврасого мерина, жившего 150 лет назад. Идея была проста: взять подшивку газет «Иркутские губернские ведомости» полуторавековой давности и сравнить с тем, что пишут в иркутских блогах сегодня. Оказалось очень любопытно – за это время в головах иркутян мало что поменялось Дальше...

Речь не о мистике идёт! Просто каждому приличному городу действительно нужно, чтобы под скорлупой его асфальтированных улиц и парковых зон, под экстерьером жилых домов и пустырей скрывался таинственный мир городского подземелья. Скрытый от взора профанов мир запутанных подземных коммуникаций. Мир, о котором можно было бы слагать легенды и куда можно было бы, скажем так, стремиться попасть. Дальше...

Во многих семьях складываются свои традиции встречи Нового года. У одних это спектакль, подготовленный детьми, у других — особенный мамин пирог, у третьих — обязательная встреча всех родственников за праздничным столом. А как встречали Новый год в прошлом веке в Сибири? Сегодня в нашей энциклопедии — рассказы иркутян о том, как это происходило в послевоенные годы. Дальше...

1 ноября 1901 года в 3-ю полицейскую часть пришли двое мальчишек в лохмотьях и заявили, что им нечего есть. Этот эпизод немедленно стал достоянием газетной хроники, и не потому, что мальчишки в лохмотьях были в ту пору в диковинку, – удивило обращение в полицию: куда чаще дети иркутских улиц промышляли попрошайничеством и воровством. Вот и в тот самый день, 1 ноября, когда полицейские делились с нежданными «гостями» обедом, в лавке напротив Пестерёвской* поймали шайку малолетних воришек. А в конце ноября во 2-ю полицейскую часть был доставлен девятилетний парнишка, избегавший решительно всю Сибирь и везде находивший крышу и пропитание. Мать, не знавшая, что с ним делать, привела сына к приставу – «для вразумления». На вопрос, зачем он всё бегает и ворует, путешественник с совершенной серьёзностью отвечал: «Тянет, не могу усидеть!». Кончилось тем, что его определили в Иркутскую земледельческую колонию – так официально называлась исправительная колония для малолетних преступников. Дальше...

В подвале жилого дома на улице Волжской поймана рысь. Дальше...

27 октября 1904 года «Иркутские губернские ведомости» вынужденно объяснялись с читателями: «По поводу циркулирующих в городе упорных слухов, что мы, не желая волновать общественное мнение, не печатаем известий об убийствах, грабежах и кражах, считаем необходимым сказать, что сообщаем обо всех фактах, зарегистрированных полицией». Дальше...

12 августа 1904 года министр путей сообщения князь Хилков, осматривая депо в порту Байкал, обнаружил самодвижущийся механический экипаж, не похожий ни на один из известных ему образцов. Разработал его некто К-н, инженер-механик Байкальской переправы. А техник этой же переправы Б-в придумал новое рельсовое скрепление, позволявшее увеличивать скорость и при этом сокращать расходы на топливо. Министр был весьма и весьма впечатлён и распорядился отвезти чертежи в Петербург Дальше...

Одним из новых явлений наступившего века стало резкое увеличение крестьянской доли в населении Иркутска. Традиционно основным городским сословием были мещане, но к 1904 году крестьяне вплотную приблизились к ним, составив почти треть населения и в 4,3 раза превысив число цеховых, в семь раз – купцов и почётных граждан, в 7,5 раза – чиновников и дворян и более чем в восемь раз – число военных. Дальше...

1898 год в Иркутске завершался на цирковой манер: в декабре заезжий гастролёр приглашал посмотреть панораму, затем демонстрировал нумизматическую коллекцию, под занавес же предложил посмотреть дрессированных крыс. Две из них, по общему признанию, «выказывали неподдельное дарование», и о них говорили едва ли не с умилением. Но всё меркло перед главным событием года — прибытием в Иркутск первого поезда. Дальше...

Карл Карлович фон Нейман, один из блестящих выпускников Дерптского университета пятидесятых годов девятнадцатого столетия, определён был на службу в Пулковскую обсерваторию. А оттуда направлен дальше, на восток — между прочим, с большим повышением в должности. И всё бы тут хорошо, да только в Риге у молодого учёного оставалась невеста Дальше...

27 июля 1904 года двое молодых людей, фланирующих по Большой, заметили трёх китайцев и, быстро переглянувшись, побежали следом и почти догнали уже, когда иностранцы бросились врассыпную. Один оказался менее расторопным и был схвачен за косу. И несдобровать бы ему, если б на шум не подоспел полицейский. Дальше...

16 июля 1904 года в редакцию «Иркутских губернских ведомостей» вошёл антрепренёр городского театра г-н Вольский – с таким победоносным видом, что нельзя было не догадаться: оперная труппа на предстоящий сезон сформирована! Ближайший номер газеты был готов, но держать такую новость было решительно невозможно, и редактор, г-н Виноградов, распорядился снять два текста из «Хроники» и лично проводил антрепренёра к наборщику, на ходу расспрашивая о солистах. Дальше...

За 150 лет в истории сибирской фотографии накопилось столько тайн и загадок, противоречий и коллизий, что настала пора о них рассказать. Рудольф Георгиевич Берестенёв, старший преподаватель кафедры телевидения, радиовещания и истории журналистики ИГУ подготовил к изданию книгу, в которой приоткрывает завесу над некоторыми событиями такого далёкого и такого недавнего прошлого. Дальше...

6 марта 1897 г. в Ремесленную управу доставили посылку, довольно объёмную. Час был обеденный, и в приёмной случился только служащий Подгорбунский. Повертев деревянный ящик и так и этак, он оставил его на столе и сходил за членом управы Серебренниковым. Вместе они вскрыли посылку, и сейчас же раздался взрыв... Подгорбунский с Серебренниковым были серьёзно ранены. А полицейский пристав, прибыв на место, сразу сделал сердитое предположение: «Чую, кто-то из своих». Дальше...

В Прокопьев день – а выпадал он на первую половину июля – иркутяне по обыкновению отправлялись к устью Ушаковки, куда накануне ещё прибывали плоты со строевым лесом, на телегах и просто пешком добирались бабы и девки с берестяными туесами, наполненными голубикой и земляникой, – Прокопьевская ярмарка всем окрестным деревням давала случай подразжиться деньгами. Правда, лето иногда выдавалось холодным, ягоды не поспевали к Прокопьеву дню, но и тут умелые да радивые брали своё, предлагая горожанам птицу, холсты, грабли, вилы Дальше...

27 июля 1801 года в иркутских мясных рядах появился небывалый посетитель — медведь. Перепуганные торговцы немедля собрали товар, покупатели сбились в кучу и схватились за колья, а семинарист Сизов, шедший мимо, заскочил на прилавок, стал прыгать и медведя дразнить. Лесной гость лениво поглядывал на него, а потом резко развернулся, схватил и едва не задрал до смерти. Дальше...

На статью в «Копейке» о репрессированных связистах откликнулись многие читатели. Одна из них — иркутянка Тамара Михайловна Буракова. Позвонила и с дрожью в голосе рассказала: «Мы жили на улице Троицкой: три дома — несколько семей связистов. Жили душа в душу, как родня. Я была ребенком, но очень хорошо помню, как в 1937 году осиротели наши соседи — всех мужчин репрессировали, объявив врагами народа. Моему отцу каким-то чудом удалось избежать этой участи. Скорее всего, потому что он сильно болел. А в 1939 году умер от туберкулеза... Приезжайте обязательно, ведь, кроме меня, о событиях тех лет больше никто не расскажет — очень многих давно уже нет в живых». Дальше...

Григорий Гольдберг восстанавливает историю семьи по папкам с грифом «секретно» Дальше...

Одна из легенд, связанных с Второвским особняком, многим больше знакомым как Иркутский Дворец пионеров, повествует о хозяйке, не выходившей к гостям во время балов и приёмов, а лишь наблюдавшей за ними сквозь решётку потайной комнаты Дальше...

Определённо, это был удивительный день — 17 февраля 1892 года. В одиннадцать утра в полынью у собора бросилась жена священника Ионина — но именно в эту минуту у собора случились рабочие парохода «Сперанский» и cпасли утопленницу. Дальше...

Поместье графа состояло из четырех домов. В одном после смерти графа проживала его сестра Мария с мужем Николаем, а в другом жил бандит Константин Петров, заведовавший складом оружия, принадлежавшего банде Кочкина. Склад помещался под землей, но не на самой территории поместья, а рядом с забором на территории соседей. Место это было выбрано Кочкиным специально для того, чтобы в случае непредвиденного обыска Косте не предъявлялись претензии, что, мол, на его территории склад. Пулеметов, винтовок, наганов и прочего оружия, складированного в схроне, было достаточно, чтобы вооружить целый взвод бандитов, как говорится до зубов. Дальше...

Он выплывает из-за поворота, будто сказочный средневековый корабль. Особенно хорош он зимой, когда деревья не закрывают его, а лишь чуть прорисовываются на фоне тёмно-красных стен. Домовладения Файнберга проступают сквозь иркутские летописи по мере того, как в них происходит что-то значительное или просто случается происшествие: скажем, 27 июля 1883 года шаровая молния влетела в отворённое окно дома Файнберга на Медведниковской, прошла через зал, спальню и вылетела в другое окно, отбив штукатурку и дверные части окна. Дальше...

Иркутск впервые появляется на карте Сибири стольника Петра Ивановича Годунова, которая была составлена по повелению царя Алексея в 1667 году. На карте есть реки Енисей, Ангара с Окой и озеро Байкал, а Иркутск обозначен ещё как зимовье. Дальше...

Бежит, спешит к Ангаре невеликая речушка Ушаковка... Спешат мимо неё иркутяне, не обращая внимания на городскую речку, ничем не славную. Ничем? Как бы не так! Начать с того, что называлась она испокон веку Ида, а нынешнее название — это запечатлённая в топониме память о событиях, произошедших уже более трёхсот лет тому назад. Дальше...

Иркутские истории — это не только припорошенные благородной архивной пылью предания старины. У каждого из нас, иркутян, есть своя история, запечатленная в потаённом уголке нашей памяти. Не отказываясь от наших еженедельных путешествий по страницам былого, сегодня мы обращаемся к нашим читателям с просьбой: поделитесь своими историями с нами! Какая улица запала вам в душу, что тронуло сердце? Какое событие оставило след в вашей памяти? Мы призываем вас, дорогие читатели, вместе с нами написать историю современного Иркутска в рассказах горожан… Дальше...

Именитых гостей в Иркутске конца девятнадцатого столетия непременно водили в «Мавританский замок» — Восточно-Сибирское отделение Императорского Русского географического общества. Дальше...

Заранее оповещённые горожане с утра заняли тротуары на Арсенальской (ныне Дзержинского), до самого поворота на Ланинскую (Декабрьских Событий). Всего в этот день, 20 августа 1873 года, собралось до 700 человек. Особенно выделялись снующие тут и там ребятишки и нарядные дамы. Впрочем, последние, потеряв терпение, пересаживались на экипажи и разъезжали из конца в конец улицы. Наконец послышалось: «Едут, едут!», «Везут, везут!» – и толпа тотчас же наклонилась, всматриваясь и вслушиваясь. Сначала донёсся шум, а потом в отдаленье показалась сама медведка Дальше...