Иркутянка Тамара Михайловна Буракова вспоминает, как в домах по улице Троицкой, ныне 5-й Армии, после арестов полились реки слез

На статью в «Копейке» о репрессированных связистах откликнулись многие читатели. Одна из них — иркутянка Тамара Михайловна Буракова. Позвонила и с дрожью в голосе рассказала: «Мы жили на улице Троицкой: три дома — несколько семей связистов. Жили душа в душу, как родня. Я была ребенком, но очень хорошо помню, как в 1937 году осиротели наши соседи — всех мужчин репрессировали, объявив врагами народа. Моему отцу каким-то чудом удалось избежать этой участи. Скорее всего, потому что он сильно болел. А в 1939 году умер от туберкулеза... Приезжайте обязательно, ведь, кроме меня, о событиях тех лет больше никто не расскажет — очень многих давно уже нет в живых».

Тамара Михайловна с внуком Витей

Николай Стерлингов и его жена Вера — до ареста

Семья Бураковых

Сестра милосердия Валентина Брадовская (в замужестве Буракова). 1914 год

Дома связистов по улице Троицкой остались только на этой картине. И конечно, в памяти

Родственники Бураковых тоже пострадали во время репрессий

Меня встретила пожилая седовласая женщина. Тамара Михайловна — из поколения детей тех, кто был расстрелян в конце 30-х годов. Много лет она работала врачом, преподавала на кафедре акушерства и гинекологии мединститута. Сейчас на пенсии. Свое детство, которое пришлось на драматические

30-е, она вспоминает и с нотками радости в голосе, и с грустью. Радуется тому, что была счастливым, обласканным ребенком: играла с соседскими ребятами, проводила лето за городом, читала удивительные, богато иллюстрированные книги — «Жизнь животных» Брема, «Обновитель садов» Мичурина. А грустит по тем образованным и интеллигентным людям, которые пострадали ни за что, стали материалом для большой кровожадной машины. И материал этот не жалели...

Поленовский дворик

— Мой отец, Михаил Федорович Бураков, родился здесь, в Иркутске, — начинает свой рассказ Тамара Михайловна, — а мама, Валентина Владимировна Брадовская, родом из Могилева. Там она окончила школу сестер милосердия. С отцом встретилась в 1914 году в военно-полевом подвижном госпитале, где он был фельдшером. И через два года он привез ее в Иркутск. Венчались они в Троицкой церкви — она находилась рядышком с нашим домом. Вскоре родилась я, а через несколько лет, в 1930-м, брат Миша.

В нашем дворике было три дома, стояли они параллельно друг дружке. Жили тут четыре семьи — Кохановичи, Стерлинговы, Воронины и мы, Бураковы. Все дома одноэтажные, деревянные, но добротные. Раньше ведь строили на совесть, на века. Двор — большой, утопающий в зелени. Даже шампиньоны там росли! Бывало, мама утром ставни откроет и грибов насобирает. Под деревьями стояла беседка — вечером все там собирались, пели песни и пили чай. Вместе отмечали праздники и дни рождения. Николай Николаевич Стерлингов замечательно играл на мандолине, а его жена, Вера Артамоновна, на гитаре.

Деревянные лодки во дворе даже не успевали просохнуть: отец, Василий Коханович и Николай Стерлингов были заядлыми рыбаками. Хорошо помню, как они надевали брезентовые плащи, сапоги и уезжали на Ангару. Рыбы тогда было полно! Привозили огромные корзины хариусов и ленков. И потом мама варила наваристую уху. Когда родился брат Миша, она не работала — домовничала. У нее была поваренная книга Елены Молоховец (отцовский подарок), и какие только блюда она не готовила! Всевозможные пироги, калачи, печенье... А какой у нее получался ржаной хлеб — сказка! Отец особенно любил щи — и мама по его заказу варила большущую кастрюлю.

Отец окончил фармацевтические курсы при мединституте и работал заведующим железнодорожной аптекой. Часто его вызывали ночью — и он уезжал принимать роды. Причем никогда не брал денег. В наш двор регулярно приходила Митрофановна из Максимовщины — крупная, дородная женщина. Почему-то мне особенно запомнились ее узорчатые валенки. Она приносила картошку и молоко в четвертях. И когда заходила к нам в дом, мама всегда ставила самовар, угощала молочницу. Родители были очень гостеприимны, привечали всех. Когда к нам в дверь громко стучала коромыслом Марфа (она носила воду в наши дома) — дескать, открывайте, воду привезла, — мама бросалась к самовару.

Детское счастье

— А еще я очень любила бывать в гостях у Кохановичей. Это для меня всегда был маленький праздник — ходить по их просторному дому, разглядывать мебель, обитую зеленым бархатом, граммофон и коллекцию пластинок с романсами, верстак, на котором Василий Илларионович мастерил игрушки для детей, слушать часы с боем. В большой гостиной висела картина «Ночь на Днепре», а в спальне стоял диковинный самодельный радиоприемник. Я открывала окошко и глазела на улицу: с песнями проходили люди, по булыжной мостовой, цокая копытами и выбивая искры, проносились лошади. Машин тогда было мало, и передвигались люди в основном на извозчиках. Вдалеке виднелся Ангарский мост — тогда он был понтонный, и на зиму его разводили.

У хозяев была большая научно-художественная библиотека. Это у них я прочитала «Жизнь животных» Брема. До сих пор помню потрясающие картинки в этой книге. Вообще, Кохановичи были очень интеллигентными и просвещенными людьми. Василий Илларионович работал на телеграфе, в Глазково, и на работу ездил на велосипеде — тогда это двухколесное изобретение было в городе большой редкостью. Он много читал — покупал и выписывал книги, журналы. И все время что-нибудь делал, мастерил: во дворе установил мачту-антенну, и люди специально заходили, чтобы посмотреть на эту невидаль, поохать. Собрал радиоприемник, провел нам в дом радио и установил телефон. Запомнился он мне таким: выше среднего роста, плечистый, черные как смоль волосы, карие глаза. Очень приятный мужчина. Говорил мало, все больше слушал. До сих пор стоит перед глазами картинка: Василий Илларионович сидит за столом в наушниках и внимательно слушает радио.

Николай Михайлович Воронин работал бухгалтером в управлении связи. У них с Верой Илларионовной подрастали две дочки — Инна и Алла. Я училась с ними в школе. Николай Михайлович в полдень приходил домой обедать. Прекрасно помню его седые волосы, голубые глаза, веселый заразительный смех. И серый костюм с иголочки, в котором он ходил на работу.

Вообще, жили все дружно, весело. В домах царили согласие и взаимное уважение. Отец был очень жизнелюбивым, открытым и добрым человеком. Любил природу, организовывал походы с семьями коллег и друзей. Баловал меня книгами — мы всегда заходили с ним в книжную лавку возле моста. Он покупал новинки — «Маугли», «Звери дедушки Дурова», я столько знала наизусть! Дома я перечитала всю его библиотеку. А в лето 1937 года, когда я на «отлично» окончила пятый класс, он сделал подарок — увез нашу семью и Стерлинговых на целых три месяца в Смоленщину, отдыхать. Там я прочитала «Анну Каренину». А когда мы вернулись и я проучилась в школе одну неделю, началось...

Вы арестованы!

Шел 1937 год — репрессии приобрели исключительную масштабность, карательная машина советской власти работала на полную мощность. Сталинские жернова перемалывали лучших людей. «Врагов народа» считали даже не тысячами — миллионами. У огромного Советского Союза оказалось столько врагов, что просто непонятно было, есть ли в СССР место для простых граждан. Сценарий поиска и разоблачения шпионов в Иркутске, как и по всей стране, был один и тот же. Ночью по городу колесили темные «воронки». Ночь вновь приобрела свое средневековое значение — время таинственное, загадочное, жестокое, когда творятся черные дела. В одну из таких страшных сентябрьских ночей «воронок» приехал и на улицу Троицкую. И рано утром, чуть рассвело, к Бураковым прибежал дворник Ромашов. Он видел, как уводили Василия Илларионовича Кохановича. Куда? Что с ним будет дальше? Тюрьма? Лагерь? Ссылка? Тревога росла. Но самое-то страшное — люди никуда не могли уехать, не могли скрыться: они словно были зажаты в тисках!

Николая Стерлингова арестовали вслед за Кохановичем. Маленькие Боря и Оля с воем вцепились в отца, но взрослые дяди даже не посмотрели на детские слезы. Николая Воронина вызвали в НКВД с работы по телефону — надо ли говорить, что домой он не вернулся. Зачем, почему, что за вина такая? Осиротевшим женщинам и детям никто ничего не объяснял. Или выдавали жестокую формулировку: ваш муж — враг народа. И точка. Это позже, много лет спустя, когда откроются архивы, родственники узнают, что в вину связистам вменили пресловутую 58-ю «политическую» статью (читайте — вышку). Михаил Бураков тоже со дня на день ждал ареста.

— Отца вызывали в НКВД несколько раз, — вспоминает Тамара Михайловна, — держали по 4—5 часов. Потом все-таки отпускали. Он уже тогда сильно болел — у него был туберкулез. Я думаю, что не взяли его только по этой причине. Видели, что жить ему осталось недолго...

Умрешь днем позже

Хрупка и ничего не стоит в нашей стране человеческая жизнь. Это поняли жены связистов после сентябрьских арестов. Как поняли и тысячи других советских людей.

— У нас во дворе стало грустно, тоскливо, — рассказывает Тамара Михайловна. — Больше никто не сидел в беседке и не пил чай, забылись песни и книги. В домах рекой лились слезы, всеми клеточками тела чувствовалась печаль. Антонину Коханович уволили из детской библиотеки как жену «врага народа». Но, слава Богу, других женщин не тронули и в НКВД не вызывали. Отец умер вскоре после тех арестов, в 1939 году, — я только-только окончила седьмой класс.

А меньше чем через два года, 22 июня 1941-го, ученица Тамара услышала по радио тревожное сообщение Молотова: «Наше дело правое. Враг будет разбит». Началась война. Чтобы добыть копейку, ее мама пошла работать медсестрой, по вечерам ходила по вызовам.

А сама Тамара, уже во время войны, в 1942 году, отнесла документы в мединститут и тоже начала дежурить в поликлинике — ночью работала, утром бежала на лекции.

Военный голодомор был жуткий.

— Появились продуктовые карточки, — вспоминает о голодном времени Тамара Михайловна. — Мама получала в день 600 граммов хлеба — в очередях за ним стояла чуть ли не сутками. И потом делила на троих: мне и Мише отдавала кусочки побольше, себе забирала самый маленький. В месяц полагалось 400 граммов сахара и 200 — масла. Моя стипендия была 300 рублей — на них на рынке можно было купить лишь ведро картошки. Но потом и картошки не стало. Исчезло все. Люди обжаривали хлеб на вазелине! В один из дней мама пошла на вызов и насобирала полный чемоданчик картофельных очисток — каким-то чудесным образом сделала из них лепешки.

После второго курса я работала в Хужире, на Ольхоне, — мы копали ямы под лабазы для рыбы. Работали в две смены, жили в сарайчике на берегу. Кормили нас ухой и выдавали хлеб. К нам был приставлен сторож, но мы все-таки ухитрялись и воровали омуля. Есть-то хотелось! В итоге за сезон я скопила 60 хвостов и в заплечном мешке привезла это богатство домой. Этот омуль и спас нас. Мама брала одну рыбку, шла на рынок и выменивала на хлеб, картошку, муку...

Чтобы как-то свести концы с концами, в маленькой комнатке мы держали квартирантов. Сначала у нас жила официантка Таисия — иногда она подкармливала нас кашей, купила у нас шифоньер. Потом квартировала Аделаида Николаевна Кемарская, бывшая помещица. Кстати, в той комнатке она и умерла. Позже жила еще одна семья. Однажды они где-то достали овсяной шелухи, настаивали ее целый день и потом умудрились напечь блинов — это было все равно что сварить кашу из топора. И одним блинчиком угостили меня. Каким невиданным он был богатством!

Продуктовые карточки, которые нам давали, различались: ВГП — второе горячее питание — и УДП — усиленное дополнительное питание. А мы придумали свои расшифровки: «выдай голодному пожрать» и «умрешь днем позже». Помню, как 7 ноября я целый день простояла в столовой на углу Урицкого, чтобы съесть... котлетку. Тогда всем было трудно. Антонине Коханович работать вовсе не давали, она сильно страдала от недоедания, отекала. Победы так и не дождалась — умерла в 1943 году.

Не стереть из памяти

— Я проработала в поликлинике с первого по четвертый курс. На 9 мая 1945 года выпало как раз мое дежурство. Со мной в тот день была дежурный врач Капа. Татьяна Степановна Есаулова, главный врач, позвонила нам из дома, кричала в трубку: «Капа, Капа! Война кончилась!» И Капа схватила меня в охапку и давай кружить. Столько было радости, не передать! Тут же собрались врачи, откуда-то появился спирт — и все дружно выпили, поздравляли, целовали друг друга. Ведь нам казалось, что война, голод не кончатся никогда...

Ушли в прошлое военные годы, тяжкие испытания голодом, морозами, страхом перед ежеминутной возможностью погибнуть, потерять семью, близких... В 1947 году Тамара Михайловна Буракова познакомилась с хорошим и добрым человеком — Василием Ивановичем Болдаревым. Вместе они прожили почти 50 лет. Родились дети, внуки. Тамара Михайловна много лет работала врачом, преподавала на кафедре акушерства и гинекологии в мединституте, в 1971 году защитила кандидатскую диссертацию.

— Годы прошли очень быстро, — сказала она мне на прощание. — Уже давно снесли наши деревянные дома на Троицкой. И почти никого, кто жил там, уже нет в живых. Но эти люди остались в моей памяти и в альбоме.

Тамара Михайловна открывает альбом — с его страниц смотрят люди. Улыбаются, хмурятся, удивляются. И все как живые...

«Мне немногое удалось сохранить из родительского дома. Отцовскую энциклопедию практической медицины в четырех томах, датированную 1910-м годом. Поваренную книгу. Вазочку, которую родителям подарили на свадьбу. И еще — мамино обручальное колечко, внутри которого надпись: Миша».

Николая Михайловича Воронина, бухгалтера управления связи, вызвали в НКВД с работы. Было лето, жара: 22 июня 1938 года. Домой он так и не вернулся. Его жена Вера 10 месяцев отправляла ему передачи, но они возвращались обратно с пометкой «Выбыл» или «Не значится». Писала письма в разные инстанции — везде молчали. И надеялась, надеялась, что Коля вернется. Только спустя много лет она узнала, что муж получил высшую меру наказания. Николай Воронин, как и тысячи других людей, реабилитирован посмертно. С пометкой «Дело прекращено за отсутствием состава преступления».

Елена Мухина

19 сентября 2007 года

КОПЕЙКА
просмотров: 760

Форум

Другие статьи

5 декабря 1905 года на вокзале висело объявление от 2 декабря, написанное на полулисте бумаги синим карандашом: «Сим объявляется публике и пассажирам, что на Россию отправятся 3-й и 11-й поезда. Начальник станции Иркутск». Было совершенно неясно, ушли эти поезда или только собираются уходить. Дальше...

Утро 28 ноября 1905 года выдалось очень тихим. У Сементовских поднялись, по обыкновению, рано, но спешить было некуда: почтово-телеграфная забастовка продолжалась, и трое взрослых членов семьи оставались без работы. Дальше...

7 ноября 1905 года тёплая погода привлекла на каток Детской площадки многочисленную публику. Кроме учащихся было немало взрослых. Дальше...

Вечером 17 октября 1905 года четверо неизвестных останавливали проходящих по Амурской (Ленина, авт.) и решительно требовали сдавать прокламации. Удивлённые иркутяне растерянно отвечали, что не несут запрещённой литературы – и для пущей убедительности открывали портфели, сумки, выворачивали карманы. Дальше...

День 26 сентября 1905 года показался графине Кутайсовой, супруге генерал-губернатора, самым долгим за два года пребывания в Иркутске. Дамы её кружка, обещавшие съехаться в 10 утра, собрались лишь к одиннадцати, и с первых же фраз разговор пошёл не по тому руслу. Ольга Васильевна хотела представить свои планы помощи инвалидам, возвращающимся с войны, но дамы с порога начали возмущаться закрытием, «ввиду вредного направления», Иркутского педагогического общества. Хотя им положительно было известно, что граф Кутайсов касательства к этому не имел. Дальше...

19 сентября 1905 года пришло сообщение об отправке пяти петербургских врачей и десяти фельдшеров в личное распоряжение иркутского генерал-губернатора Кутайсова. Ему же срочно ассигновались 5 тыс. руб. на экстренные расходы. Получив телеграмму, граф Кутайсов немедленно возбудил ходатайство о выделении 20 тыс. руб. дополнительно. И это решительно никого не удивило, ведь сентябрьские телеграфные ленты несли очень тревожные вести о чуме на восточно-китайской железной дороге, в том числе на последнем разъезде за станцией Маньчжурия. Нужно было «взять серьёзные меры в видах предупреждения эпидемии в Забайкальской области, Иркутской и Енисейской губерниях». Дальше...

Вот представьте себе. Стоит Дом. Уже больше ста лет. Мимо него когда-то проезжали подводы – с цоканьем копыт по деревянной мостовой. Потом появилось чудо – первый трамвай. Потом все больше автомобилей. Дом постепенно и неумолимо врастал своими окнами в землю – так старики к концу жизни становятся ниже ростом: тянет к земле. Так же и Дом – мостовая все выше, асфальт все толще... И суетливые прохожие уже ничего не видят в нем, кроме потенциального хлама, которому не место в современном городе. А дом-старик знает: где-то по земле ходят его потомки, для которых он память, авторитет и связь с предками. О таких домах и людях наш рассказ. Дальше...

14 марта 1904 года в Иркутске по дороге на фронт сделала остановку большая группа корреспондентов из обеих столиц. От «Биржевых ведомостей» ехал г-н Эристов, от «Новостей» – г-н Соломон, от «Новостей дня» – художник Верещагин. «Новое время» и «Русское слово» представляли по три военных корреспондента, среди которых была и женщина – госпожа Пуарэ. Писатель Амфитеатров командировался сразу от двух изданий, «Нива» и «Русь»; первое наняло его за тысячу рублей в месяц, второе – за три тысячи. Во столько же обошёлся «Новому времени» и известный журналист Кравченко. Дальше...

8 февраля 1904 года в канцелярию иркутского губернатора поступила телеграмма, что иркутский военный генерал-губернатор, сенатор, генерал от инфантерии граф Кутайсов возвращается из Санкт-Петербурга.
Сообщались номер поезда, дата, но при этом чётко оговаривалось, «чтобы в Иркутске никто не встречал. Если нужно по делам, то с дороги будет телеграфировано, когда его сиятельство будет принимать». Пробежав телеграмму, иркутский губернатор Моллериус чуть приметно вздохнул и заперся в кабинете – собраться с мыслями. Дальше...

Ежегодный польский бал в 1904-м пришёлся на 31 января. Шёл пятый день русско-японской войны, однако быть балу или не быть – не обсуждалось Дальше...

Субботним вечером 24 января 1904 года иркутский инженерный бомонд съехался в музей Восточно-Сибирского отдела Русского географического общества на доклад А.Л. Львова о влиянии мёрзлого грунта на строительство зданий в Иркутске. И хотя чтение было «покрыто аплодисментами» (свидетельство «Иркутских губернских ведомостей»), далеко не все разделили выводы г-на Львова; напротив, разгорелась дискуссия, продолжавшаяся до одиннадцати часов. Кончилось тем, что образовали комиссию для углубления в суть вопроса, и самый активный из оппонентов докладчика, Феликс Иосифович Казимировский, предложил уже в ближайшую пятницу встретиться у него на квартире. Но вовремя вспомнил, что именно пятница, 30 января, занята совершенно и бесповоротно – в этот день Ксении Константиновне Казимировской, супруге Феликса Иосифовича, исполнялось тридцать лет. Дальше...

Вы кажетесь себе продвинутым. У вас есть смартфон, аська и Живой журнал? Не смешите небеса. Ваши мысли не оригинальнее владельца латунного самовара и саврасого мерина, жившего 150 лет назад. Идея была проста: взять подшивку газет «Иркутские губернские ведомости» полуторавековой давности и сравнить с тем, что пишут в иркутских блогах сегодня. Оказалось очень любопытно – за это время в головах иркутян мало что поменялось Дальше...

Речь не о мистике идёт! Просто каждому приличному городу действительно нужно, чтобы под скорлупой его асфальтированных улиц и парковых зон, под экстерьером жилых домов и пустырей скрывался таинственный мир городского подземелья. Скрытый от взора профанов мир запутанных подземных коммуникаций. Мир, о котором можно было бы слагать легенды и куда можно было бы, скажем так, стремиться попасть. Дальше...

Во многих семьях складываются свои традиции встречи Нового года. У одних это спектакль, подготовленный детьми, у других — особенный мамин пирог, у третьих — обязательная встреча всех родственников за праздничным столом. А как встречали Новый год в прошлом веке в Сибири? Сегодня в нашей энциклопедии — рассказы иркутян о том, как это происходило в послевоенные годы. Дальше...

1 ноября 1901 года в 3-ю полицейскую часть пришли двое мальчишек в лохмотьях и заявили, что им нечего есть. Этот эпизод немедленно стал достоянием газетной хроники, и не потому, что мальчишки в лохмотьях были в ту пору в диковинку, – удивило обращение в полицию: куда чаще дети иркутских улиц промышляли попрошайничеством и воровством. Вот и в тот самый день, 1 ноября, когда полицейские делились с нежданными «гостями» обедом, в лавке напротив Пестерёвской* поймали шайку малолетних воришек. А в конце ноября во 2-ю полицейскую часть был доставлен девятилетний парнишка, избегавший решительно всю Сибирь и везде находивший крышу и пропитание. Мать, не знавшая, что с ним делать, привела сына к приставу – «для вразумления». На вопрос, зачем он всё бегает и ворует, путешественник с совершенной серьёзностью отвечал: «Тянет, не могу усидеть!». Кончилось тем, что его определили в Иркутскую земледельческую колонию – так официально называлась исправительная колония для малолетних преступников. Дальше...

В подвале жилого дома на улице Волжской поймана рысь. Дальше...

27 октября 1904 года «Иркутские губернские ведомости» вынужденно объяснялись с читателями: «По поводу циркулирующих в городе упорных слухов, что мы, не желая волновать общественное мнение, не печатаем известий об убийствах, грабежах и кражах, считаем необходимым сказать, что сообщаем обо всех фактах, зарегистрированных полицией». Дальше...

12 августа 1904 года министр путей сообщения князь Хилков, осматривая депо в порту Байкал, обнаружил самодвижущийся механический экипаж, не похожий ни на один из известных ему образцов. Разработал его некто К-н, инженер-механик Байкальской переправы. А техник этой же переправы Б-в придумал новое рельсовое скрепление, позволявшее увеличивать скорость и при этом сокращать расходы на топливо. Министр был весьма и весьма впечатлён и распорядился отвезти чертежи в Петербург Дальше...

Одним из новых явлений наступившего века стало резкое увеличение крестьянской доли в населении Иркутска. Традиционно основным городским сословием были мещане, но к 1904 году крестьяне вплотную приблизились к ним, составив почти треть населения и в 4,3 раза превысив число цеховых, в семь раз – купцов и почётных граждан, в 7,5 раза – чиновников и дворян и более чем в восемь раз – число военных. Дальше...

1898 год в Иркутске завершался на цирковой манер: в декабре заезжий гастролёр приглашал посмотреть панораму, затем демонстрировал нумизматическую коллекцию, под занавес же предложил посмотреть дрессированных крыс. Две из них, по общему признанию, «выказывали неподдельное дарование», и о них говорили едва ли не с умилением. Но всё меркло перед главным событием года — прибытием в Иркутск первого поезда. Дальше...

Карл Карлович фон Нейман, один из блестящих выпускников Дерптского университета пятидесятых годов девятнадцатого столетия, определён был на службу в Пулковскую обсерваторию. А оттуда направлен дальше, на восток — между прочим, с большим повышением в должности. И всё бы тут хорошо, да только в Риге у молодого учёного оставалась невеста Дальше...

27 июля 1904 года двое молодых людей, фланирующих по Большой, заметили трёх китайцев и, быстро переглянувшись, побежали следом и почти догнали уже, когда иностранцы бросились врассыпную. Один оказался менее расторопным и был схвачен за косу. И несдобровать бы ему, если б на шум не подоспел полицейский. Дальше...

16 июля 1904 года в редакцию «Иркутских губернских ведомостей» вошёл антрепренёр городского театра г-н Вольский – с таким победоносным видом, что нельзя было не догадаться: оперная труппа на предстоящий сезон сформирована! Ближайший номер газеты был готов, но держать такую новость было решительно невозможно, и редактор, г-н Виноградов, распорядился снять два текста из «Хроники» и лично проводил антрепренёра к наборщику, на ходу расспрашивая о солистах. Дальше...

За 150 лет в истории сибирской фотографии накопилось столько тайн и загадок, противоречий и коллизий, что настала пора о них рассказать. Рудольф Георгиевич Берестенёв, старший преподаватель кафедры телевидения, радиовещания и истории журналистики ИГУ подготовил к изданию книгу, в которой приоткрывает завесу над некоторыми событиями такого далёкого и такого недавнего прошлого. Дальше...

6 марта 1897 г. в Ремесленную управу доставили посылку, довольно объёмную. Час был обеденный, и в приёмной случился только служащий Подгорбунский. Повертев деревянный ящик и так и этак, он оставил его на столе и сходил за членом управы Серебренниковым. Вместе они вскрыли посылку, и сейчас же раздался взрыв... Подгорбунский с Серебренниковым были серьёзно ранены. А полицейский пристав, прибыв на место, сразу сделал сердитое предположение: «Чую, кто-то из своих». Дальше...

В Прокопьев день – а выпадал он на первую половину июля – иркутяне по обыкновению отправлялись к устью Ушаковки, куда накануне ещё прибывали плоты со строевым лесом, на телегах и просто пешком добирались бабы и девки с берестяными туесами, наполненными голубикой и земляникой, – Прокопьевская ярмарка всем окрестным деревням давала случай подразжиться деньгами. Правда, лето иногда выдавалось холодным, ягоды не поспевали к Прокопьеву дню, но и тут умелые да радивые брали своё, предлагая горожанам птицу, холсты, грабли, вилы Дальше...

27 июля 1801 года в иркутских мясных рядах появился небывалый посетитель — медведь. Перепуганные торговцы немедля собрали товар, покупатели сбились в кучу и схватились за колья, а семинарист Сизов, шедший мимо, заскочил на прилавок, стал прыгать и медведя дразнить. Лесной гость лениво поглядывал на него, а потом резко развернулся, схватил и едва не задрал до смерти. Дальше...

Григорий Гольдберг восстанавливает историю семьи по папкам с грифом «секретно» Дальше...

Одна из легенд, связанных с Второвским особняком, многим больше знакомым как Иркутский Дворец пионеров, повествует о хозяйке, не выходившей к гостям во время балов и приёмов, а лишь наблюдавшей за ними сквозь решётку потайной комнаты Дальше...

Определённо, это был удивительный день — 17 февраля 1892 года. В одиннадцать утра в полынью у собора бросилась жена священника Ионина — но именно в эту минуту у собора случились рабочие парохода «Сперанский» и cпасли утопленницу. Дальше...

Поместье графа состояло из четырех домов. В одном после смерти графа проживала его сестра Мария с мужем Николаем, а в другом жил бандит Константин Петров, заведовавший складом оружия, принадлежавшего банде Кочкина. Склад помещался под землей, но не на самой территории поместья, а рядом с забором на территории соседей. Место это было выбрано Кочкиным специально для того, чтобы в случае непредвиденного обыска Косте не предъявлялись претензии, что, мол, на его территории склад. Пулеметов, винтовок, наганов и прочего оружия, складированного в схроне, было достаточно, чтобы вооружить целый взвод бандитов, как говорится до зубов. Дальше...

Он выплывает из-за поворота, будто сказочный средневековый корабль. Особенно хорош он зимой, когда деревья не закрывают его, а лишь чуть прорисовываются на фоне тёмно-красных стен. Домовладения Файнберга проступают сквозь иркутские летописи по мере того, как в них происходит что-то значительное или просто случается происшествие: скажем, 27 июля 1883 года шаровая молния влетела в отворённое окно дома Файнберга на Медведниковской, прошла через зал, спальню и вылетела в другое окно, отбив штукатурку и дверные части окна. Дальше...

Иркутск впервые появляется на карте Сибири стольника Петра Ивановича Годунова, которая была составлена по повелению царя Алексея в 1667 году. На карте есть реки Енисей, Ангара с Окой и озеро Байкал, а Иркутск обозначен ещё как зимовье. Дальше...

Бежит, спешит к Ангаре невеликая речушка Ушаковка... Спешат мимо неё иркутяне, не обращая внимания на городскую речку, ничем не славную. Ничем? Как бы не так! Начать с того, что называлась она испокон веку Ида, а нынешнее название — это запечатлённая в топониме память о событиях, произошедших уже более трёхсот лет тому назад. Дальше...

Иркутские истории — это не только припорошенные благородной архивной пылью предания старины. У каждого из нас, иркутян, есть своя история, запечатленная в потаённом уголке нашей памяти. Не отказываясь от наших еженедельных путешествий по страницам былого, сегодня мы обращаемся к нашим читателям с просьбой: поделитесь своими историями с нами! Какая улица запала вам в душу, что тронуло сердце? Какое событие оставило след в вашей памяти? Мы призываем вас, дорогие читатели, вместе с нами написать историю современного Иркутска в рассказах горожан… Дальше...

Именитых гостей в Иркутске конца девятнадцатого столетия непременно водили в «Мавританский замок» — Восточно-Сибирское отделение Императорского Русского географического общества. Дальше...

Заранее оповещённые горожане с утра заняли тротуары на Арсенальской (ныне Дзержинского), до самого поворота на Ланинскую (Декабрьских Событий). Всего в этот день, 20 августа 1873 года, собралось до 700 человек. Особенно выделялись снующие тут и там ребятишки и нарядные дамы. Впрочем, последние, потеряв терпение, пересаживались на экипажи и разъезжали из конца в конец улицы. Наконец послышалось: «Едут, едут!», «Везут, везут!» – и толпа тотчас же наклонилась, всматриваясь и вслушиваясь. Сначала донёсся шум, а потом в отдаленье показалась сама медведка Дальше...